Неточные совпадения
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно
качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми
ногами...
— Что ж, прекрасно! Италия, небо, солнце и любовь… — говорил он,
качая, в волнении,
ногой.
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх
ногами поставил: одну за одну
ногу схватил, другую за другую да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках
качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
Он ездил в этой стране исторического бесправия для «юридыческих» комментарий к Пухте и Савиньи, вместо фанданго и болеро смотрел на восстание в Барцелоне (окончившееся совершенно тем же, чем всякая качуча, то есть ничем) и так много рассказывал об нем, что куратор Строганов,
качая головой, стал посматривать на его больную
ногу и бормотал что-то о баррикадах, как будто сомневаясь, что «радикальный юрист» зашиб себе
ногу, свалившись в верноподданническом Дрездене с дилижанса на мостовую.
Подняв
ногу, она хватается за нее руками,
качает ее на весу и смешно морщит лицо, словно ей самой больно.
— Мать приехала, ступай! Постой… —
Качнул меня так, что я едва устоял на
ногах, и толкнул к двери в комнату: — Иди, иди…
Ни рукой, ни
ногой не шевельнет, только головой
качает!
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на
ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и
качал левой рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
Уныло
качая головой, лошадь тяжело упиралась
ногами в глубокий, нагретый солнцем песок, он тихо шуршал. Скрипела плохо смазанная, разбитая телега, и все звуки, вместе с пылью, оставались сзади…
Он тоже
качает головой, глядя себе под
ноги.
В другом окне я подсмотрел, как большой бородатый человек, посадив на колени себе женщину в красной кофте,
качал ее, как дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая рот, выкатив глаза. Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая
ногами, он выпрямлял ее и снова пел, и снова она смеялась. Я смотрел на них долго и ушел, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету
качал ветки у деревьев. Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, — синяя одежда из тонкого полотна, — уложила на низком ложе и села на пол у его голых
ног, босая, в одной рубашке. И одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был запах, как неподвижный дух замкнутой в горах странно-цветущей долины.
Попробовав встать на
ноги, он пошатнулся, едва не упал и, сконфуженно
качая головою, пробормотал...
— Нет, — сказал отец, грустно
качнув головой, — она далё-еко! В глухих лесах она, и даже — неизвестно где! Не знаю я. Я с ней всяко — и стращал и уговаривал: «Варя, говорю, что ты? Варвара, говорю, на цепь я тебя, деймона, посажу!» Стоит на коленках и глядит. Нестерпимо она глядела! Наскрозь души. Часом, бывало, толкнёшь её — уйди! А она — в
ноги мне! И — опять глядит. Уж не говорит: пусти-де! — молчит…
Он дал сыну стаканчик густой и сладкой наливки и, притопывая тяжёлыми
ногами,
качая рыжей, огненной головой, пел в лицо ему удивительно тонким и смешным голосом...
С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы городского сада тихо
качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно подобны неуклюжим
ногам чудовищных слонов. Мальчишки — полуголые дети неаполитанских улиц — скачут, точно воробьи, наполняя воздух звонкими криками и смехом.
Митя сжался в комок, в большой мяч, и взлетал очень высоко, а Мирон, когда его тоже стали
качать, как-то разламывался в воздухе, казалось, что у него отрываются и руки и
ноги.
Буйно
качало, перебрасывая от радости к восхищению печалью, и минутами Петра Артамонова обнимал и жёг такой восторг, что ему хотелось сделать что-то необыкновенное, потрясающее, убить кого-нибудь и, упав к
ногам людей, стоять на коленях пред ними, всенародно взывая...
Старый мельник, казалось, с сожалением расставался с мыслию приобрести пегашку; он еще раз обошел вокруг нее, потом пощупал ей
ноги, подергал за гриву,
качнул головой и пошел прочь.
Там всё было хмуро, неподвижно и пропитано суровой важностью, а здесь — грациозные берёзы
качали гибкими ветвями, нервно дрожала серебристая листва осины, калинник и орешник стоял пышными купами, отражаясь в воде; там желтел песок, усеянный рыжеватой хвоей; здесь под
ногами зеленела отава, чуть пробивавшаяся среди срезанных стеблей; от разбросанных, между деревьев, копен пахло свежим сеном.
Одно только кажется Меркулову странным: как-то неровно идет сегодня белый мерин. Так и шатает его из стороны в сторону… Ишь как
качнуло. Насилу удержался Меркулов, чтобы не полететь с лошади вперед головой. Нет, надо усесться верхом как следует. Пробует Меркулов перебросить правую
ногу на другую сторону, но
нога не шевелится, отяжелела — точно к ней кто привязал странную тяжесть. А лошадь так и ходит, так и шатается под ним. «Но, ты, че-ерт! Засну-ул?..»
Глухо топала
ногами толпа провожатых, поднимая с дороги пыль; покойник всё
качал головой, и надо всем этим бесстрастно сияло знойное, июльское небо.
В пять часов мы обедали на Невском в огромном и скверном ресторане. Двухсветная зала, румыны, плюшевая мебель, электричество, зеркала, вид монументального метрдотеля, а в особенности зрелище восьмипудовых, величественно-наглых лакеев во фраках, с крутыми усищами на толстых мордах, — все это совершенно ошеломило моего наивного друга. Во все время обеда он сидел растерянный, неловкий, заплетая
ноги за передние ножки стула, и только за кофе сказал со вздохом, медленно
качая головой...
Их
качали без конца, забрасывали цветами. Огромные букеты и маленькие букетики дождем падали к их
ногам… Офицеры налету подхватывали их… Улыбались снова, кивали головами направо и налево и снова кричали «ура».
— Господи, у меня нет
ног. Я так любил ездить на велосипеде, ходить, бегать, а теперь у меня нет
ног. На правой
ноге я
качал сына, и он смеялся, а теперь… Будьте вы прокляты! Зачем я поеду? Мне только тридцать лет… Будьте вы прокляты!
Венцель, вероятно, имел все это в голове, когда сидел в садике пивницы при Нуссельских сходах, и унес это с собою на сухую гору, на которой глубоко и мирно уснул и видел прелюбопытный сон: он видел бедную чешскую избу в горах Мероница, в избушке сидела молодая крестьянка и пряла руками козью шерсть, а
ногою качала колыбель, которая при каждом движении тихонько толкала в стенку.
Бросился Овчинников промеж чертовых
ног, чтобы, не дай бог, нечистым на глаза не попасться. По темному коридорчику пробежал, пол весь толченым бутылочным стеклом посыпан, — все подошвы как есть ободрал. Видит, в две шеренги грешники стоят, медную помпу
качают. Пот по голым спинам бежит, черти сбоку похаживают, кого шомполом поперек лопаток огреют, кому копытом в зад жару поддадут.
Пристав засмеялся, но на душе у него становилось почему-то все хуже и хуже. Когда лазили под кровать, разлили что-то, и теперь в непроветренной комнатке очень дурно пахло. «Мерзость какая! — подумал пристав, хотя в отношении чистоты был человек нетребовательный, и с отвращением взглянул на голую качающуюся
ногу. — Еще
ногой качает!» Обернулся: молодой, белобрысый, с совсем белыми ресницами городовой глядел на Любу и ухмылялся, держа ружье обеими руками, как ночной сторож в деревне палку.
— Ах, мухобой какой! Милые, гляньте-ка, как его от двух бортов
качает… И кто ж это ему
ноги передвигает? Чай, давно ему время с копыт слететь. Вали, дядя, лужа-то мягонькая…